Сергей Есин - Дневник, 2005 год [январь-сентябрь]

Это вообще поразительное свойство современного романа: его дочитываешь с интересом до половины, а потом понимаешь, что это тихая спокойная имитация. Я очень люблю, скажем, Виктора Пелевина. Но дочитал я "Священную книгу оборотня" ровно до половины и вспомнил, что существует Пу Сунь Лин, откуда, собственно, все эти пелевинские лисы-оборотни и взялись. И потом, действие вдруг прекратилось, утратило идеологическо-психологический характер, осталось только разворачивание одного и того же сюжета в его новых модификациях. Но для литературы этого мало.

Фрагмент

— А Интернетом пользуетесь? Там ведь во многом рождается новая литература, новые способы говорения, письма.

— Нет. Я скажу вещь опасную, но у меня есть даже некая к этому брезгливость. Нет, я за то, чтобы использовать интернет в качестве средства коммуникации, но я не стану решать там литературных задач. Я отчетливо понимаю, что поставь я свои "Дневники" в интернет, их там раздерут. И поэтому они выходят книжками или в журналах. Огромная книжка "Дневник ректора" выходила года три назад, скоро будет еще одна. Кстати, я вообще считаю, что я первый для нашего времени открыл заново жанр публичного дневника.

2 сентября, пятница. Две недели назад взял месяц отпуска, из которого меня тут же отозвали, и за месяц взял денежную компенсацию. Отгуливать буду по одному или два дня в неделю. Отпуск уже начался, и утром я отправился в "Ашан" и "Икею". В "Ашане" — продукты, в "Икее" буду покупать железки для кухни и ванной. Я так много лет подряд мечтал о покупке этих вещей, без которых можно обойтись. В "Ашане", который производит впечатление не меньшее, чем "Метро", поражают не размеры и ассортимент, а дешевизна в сравнении с городскими магазинами. Это значит, что с нас со всех уважаемые торговцы берут немыслимые накидки.

Витя собирался приехать вечером на мотоцикле.

3 сентября, суббота. С невиданным энтузиазмом занимался уборкой в доме, покрасил два окна, выходящих на яблони. Витя истопил баню, и мы замечательно попарились. Но до этого разбирался с книгами, отбирал в коробку все, что СП. дал мне на хранение. Сколько же у меня хранится замечательных, но еще не прочитанных книг! В том числе нашел и книжку Цвейга с тремя очерками: о Казанове, Ницше и Фрейде. У меня такое ощущение, что, по крайней мере, про Казанову я уже читал. Но каждый раз и в каждом возрасте читаешь по-разному. Здесь меня заинтересовало все, что связано с ремеслом писателя. "Он ничего не знает о бессонных ночах, о днях, проведенных в угрюмой рабской шлифовке слова, пока, наконец, смысл ясно и радужно не засверкает в линзе языка…" Это о самом Казанове, о его бесхитростном стиле, о его искренности, но здесь же гениальная формула итогов работы писателя. Далее мысль о двойственности жизни художника: "…в этом вечная трагедия человека, отдавшегося творчеству: именно он, призванный и жаждущий познать всю ширь, все сладострастие существования, остается прикованным к своей цели, рабом своей мастерской, скованным принятыми на себя обязательствами, прикрепленным к порядку и к земле. Каждый истинный художник проводит большую часть своей жизни в одиночестве и единоборстве со своим произведением; не непосредственно, а лишь в творческом зеркале дозволено ему познать желанное многообразие существования всецело отдавшись непосредственной действительности; свободным и расточительным может быть лишь бесплодный жуир, живущий всю жизнь ради жизни. Кто ставит себе цель, тот проходит мимо случайностей: каждый художник обычно создает лишь то, что он не успел пережить". И вот как бы итог: "Редко поэты имеют биографию, и, наоборот, люди с настоящей биографией редко обладают способностью ее написать". В следующем пассаже нет, казалось, ничего особенного: человек просто описывает свою жизнь, но дальше идет цифра часов работы писателя-любителя за столом. Вот чему можно позавидовать. Обязательно во вторник прочту эти цитаты ребятам. "В этой маленькой костяной коробке — между лбом и затылком — аккуратно и нетронуто сложено все, что в тысяче авантюр жадно ловили блестящие глаза, широкие, вдыхающие ноздри и крепкие, алчные руки; узловатые от подагры пальцы заставляют гусиное перо тринадцать часов в день бегать по бумаге ("тринадцать часов и они для меня как тринадцать минут"), вспоминая о всех гладких женских телах, обласканных некогда ими с таким наслаждением".

Дальше, собственно, продолжаю потому, что это еще и обо мне, о моих дневниках, вообще о подобной литературе, которая сейчас так читается: "Рассказывающий свою жизнь делает это почти всегда с какой-нибудь целью и некоторой театральностью; он выходит на сцену, уверенный в зрителях, заучивает бессознательно особую манеру держать себя или интересный характер, заранее учитывает впечатление, преследуя зачастую какую-нибудь особую цель". И далее: "Знаменитые люди не могут беззаботно создавать свое самоизображение, ибо их живой портрет сталкивается с портретом уже существующим, в воображении или наяву, у бесчисленного множества людей, и они против воли вынуждены приспосабливать собственное изображение к уже скроенной легенде. Они, эти знаменитости, должны, во имя своей славы, считаться с родиной, детьми, моралью, почитанием и честью, бессознательно заглядывают они в зеркало сужденной им роли и достоинств, потому у тех, кто многим принадлежит, много и обязанностей".

4 сентября, воскресенье. Ходил платить за свет, теперь это надо делать ежемесячно, и тут узнал, что моя соседка по даче Валентина летом умерла. Я с ранней весны смотрел на ее окна, которые напротив моих, и все одно и тоже — не задернутые с прошлого года, с осени, занавески. Сегодня же приехал ее брат Володя, которого я помню с того времени, когда мы начинали строиться, приехал вступать в права наследства. Все ближайшие соседи предлагают купить участок с домом. Валентина была хорошим редактором. Умерла она от саркомы. Володя сказал, что подкосил ее именно уход с работы, когда ее уволили с телевидения. А как она радовалась, когда в самом начале перестройки ее отправили в США. Ее политические взгляды поменялись, когда пришлось уходить с телевидения. Весь день Володя вместе с женой на тачке вывозил на свалку какие-то старые вещи покойной. Валентине было 70, мне столько же исполняется в декабре, и я собираюсь в этом году еще переделать прихожую на даче. Весь день красил в зеленую краску окна. Утром написал страничку в роман: сейчас у меня героиня заглядывает в окно отдела кадров и начинает подозревать, что собака Муза носит погоны майора КГБ.

Ехал домой один, не включал радио, думал обо всем на свете, но только не о том, как бы остаться ректором. Лучше не оставаться, но, боюсь, вокруг меня коварные люди, которые хотели бы сделать так, как выгодно им.